Том 19. Белые пелеринки - Страница 29

Февральский день клонился к вечеру. На стене противоположного дома заиграл мягкий отблеск. Где-то звенели голоса в отдалении. Зазвучал колокольчик:

"Воспитанницы пришли на перевязку, сюда, в лазарет", — пронеслось в мозгу Инны. — Ах, как долго тянется время!"

И она снова готова была зарыться головой в подушки и лежать так бесконечно, без стонов, без слез.

Вдруг легкий шелест у дверей заставил ее насторожиться. Чей-то тихий шепот. Шаги. Чуть слышно щелкает задвижка двери. Гаврик и Верховская просовывают свои рожицы в комнату.

— Вы! — вскрикивает Южаночка.

— Тише, ради Бога, тише. Молчи! Молчи! И слушай! — бросаясь к Инне, лепечет Даня. — Ведь мы «удрали» к тебе тихонько. Узнает Милька — беда будет. Она и так рвет и мечет. У княгини целых три часа проторчала подряд. А вернулась от «самой» презлющая и говорит: княгиня разделяет мои взгляды. Пока Палтова не признается в том, что из злобы и ненависти умышленно искалечила Лину, до тех пор она пробудет наказанная в лазарете. Ах, Инка, Инка, что тебе стоит покаяться! — сорвалось с губ Дани, и она отчаянно затрясла по привычке своим белокурым вихром. — Признайся уж, душка! Легче будет!

— Признайся! — повторила за ней Гаврик.

— Как, и ты? И вы обе верите в мою вину перед Фальк! И вы обе…

Голос Южаночки дрогнул. Она приподнялась на локте с подушки и пристальным взглядом впилась в лица подруг. Увы! Обе девочки потупились. А правдивое, честное личико Дани совсем наклонилось вниз.

Болезненно и остро ущипнуло что-то за сердце Южаночку.

"Они не верят! Мне не верят! — вихрем пронеслось в ее голове. — Они, самые близкие, самые дорогие. Так кто же мне поверит тогда", — в отчаянии думала девочка.

— Уйдите! — крикнула она. — Уйдите! Мне не надо вас! Уходите же! Да уходите, ради Бога!

И, зажав уши и зажмурив глаза, она повернулась лицом к стене.

Когда глаза ее открылись снова, ни Щуки, ни Гаврик уже не было в комнате.

— Ушли! Ушли и даже не поцеловали меня! Значит, поверили, что я могла сделать эту гадость. Значит! Но кто же, кто поймет меня, наконец, что я не виновата, что я не нарочно сделала это!

"Дедушка! Вот кто! Дедушка! Сидоренко! Они поймут, они поверят, что их Южаночка не злое, испорченное существо!" — И не помня себя, она закричала на весь лазарет:

— Дедушка! Сидоренко! Дедушка! Добрый, милый! Придите ко мне оба, дедушка, дедушка, Сидоренко! Придите ко мне!

* * *

— Ты с ума сошла кричать как безумная! Сейчас же молчать! Завтра будет операция Лине. Ей нужно отдохнуть и набраться силы к утру. А ты своим ораньем того и гляди напугаешь ее!

— Операция?

Южаночка вскочила с кровати и, продолжая трястись всем телом, как в лихорадке, стояла теперь лицом к лицу с Бранд, вся белая, как стена ее комнаты.

— Операция Лине? Зачем? Что? Ей будут резать глаз? — шептала она.

— Не все ли равно тебе? — с холодностью произнесла ее воспитательница, — резать ли, зашивать ли будут веко Лине, или же вовсе вынут.

— Кого вынут? — простонала Южаночка.

— Кого! Конечно, глаз!

— Глаз! — Губы девочки дрогнули и раскрылись. Голос не слушался.

— Боже мой! Боже! Что вы говорите! О, пощадите, фрейлейн, пощадите меня! — прошептала бедная девочка и в ужасе закрыла лицо руками.

— А ты щадила бедную Лину? Ты ее пощадила? Нет! Ты предательски набросилась на нее из-за угла! Ты искалечила бедную девочку! Из-за тебя, может быть, ей на всю жизнь придется остаться уродом. Вот что ты наделала! Да! И ни я, ни княгиня никогда не забудем твоего злодейского поступка. Княгиня ужаснулась, когда узнала все. Княгиня не хочет тебя видеть больше. Ты ей стала гадка. Гадка своим мерзким поступком, понимаешь?

И еще долго звучал в белой лазаретной комнате шепот классной дамы. Южаночка слышала и не слышала его. Одна только роковая мысль сверлила ее мозг.

"Операция Лине! Завтра утром! И, может быть, ей будут вынимать, вырезать глаз! О, ужас! Ужас!"

Южаночка оцепенела. Ни горя, ни обиды теперь уже не ощущалось в ее душе. Она забыла все: и то, как оклеветали ее, и то, что ей не верят. Одному только ужасу оставалось место в ее сердчишке:

"Ей вынут глаз!"

Она не слышала даже, как прекратился зловещий шепот, как ушла от нее фрейлейн Бранд, не видела, как вышла лазаретная сиделка и зажгла на ночь в ее палате ночник.

Пробило полночь, когда она очнулась. Завтра операция, а сегодня… Сегодня надо увидеть Фальк и поклясться ей самой страшной клятвой, что она, Инна, не виновата. Пусть не проклинает ее Лина. Пусть не считает ее преступницей. Она бросилась было к двери исполнить свое намерение, как неожиданно вспомнила слова Бранд:

— Завтра операция. Лине нужно набраться сил за ночь.

И она вернулась к своей постели, сбросила платье и забилась в бесслезных рыданиях.

Но недолго оставалась она так.

Легкий стон, заглушенный толстою стеною, достиг ее слуха.

"Это она! Это Фальк стонет! Непременно она!" — Инна снова вскочила с кровати и бросилась к дверям, босая, в одной рубашонке. Слава Богу, дверь оказалась незапертою. Одно движение руки, легкий скрип — и Инна очутилась в лазаретной прихожей, чуть освещенной мерцающим светом ночника. Она смутно сознавала, куда надо идти, что сделать.

Еще стон.

Он вырывался из соседней комнаты, куда вела закрытая теперь дверь.

Южаночка бросилась к этой двери. Схватилась за ручку. Увы! Дверь была заперта изнутри на задвижку. Но Фальк находилась там, за нею. Теперь Инна была в этом убеждена. Стоны неслись оттуда, слабые, болезненные, заставлявшие Южаночку вздрагивать с головы до ног. Она опустилась на холодный каменный пол и замерла, прислонившись к дверям курчавой головкой.